Но в газетах все сводилось к одному: Габен Мартрель, ключевая фигура в операциях Советов, попросил политического убежища в первый же день своего приезда в Америку с делегацией для переговоров по разоружению.
После того как Уолли объяснил нам детали, мы выпили и заказали ужин.
Дэйв знал, кто я, но его язвительная улыбка не стала при виде меня более презрительной. Эти репортеры могут беседовать с президентами и с убийцами, не меняя выражения лица. И все же я понимал, что мои вопросы не вызывают у него особого энтузиазма.
— Раз уж ты влип в это дело, Тайгер, каковы твои планы? — спросил Дэйв.
— А!..
— Газеты ничего не получили. Был приказ — ни звука, понимаешь?
Я молча кивнул.
— Уолли не дал мне подсыпать деталей в мою статью. Плохо, что придется молчать.
— Лучше уж так, — сказал я ему.
Он отхлебнул свой мартини и ухмыльнулся:
— Я знаю, почему тебе дали такое безумное прозвище...
— А вот и нет. Мой папаша окрестил меня Тайгером. Это не кличка.
— С ума сойти! Однако к делу. Зачем ты здесь?
— Габен Мартрель! — ответил я.
Они обменялись быстрыми взглядами, и вся их веселость куда-то исчезла.
— Ты что-то крупно играешь, Тайгер, — сказал Дэйв. — Они этого парня держат за семью замками и будут держать. Никто к нему не пройдет, кроме наших разведчиков, пока он не расскажет все, что должен рассказать.
— Это меня и занимает.
— Что именно?
— Например, что ему мешает заговорить. Он может получить политическое убежище и не разглашая особых тайн.
— Понимаешь, на эту тему нам ничего не сообщили, но я слышал... конечно, не из официальных источников, что сам он очень хотел бы высказаться.
— Ну и пускай говорит.
Они опять переглянулись.
— Ты что-то проведал?
Дэви наклонился ближе к столу:
— Что?
— Имя Габена Мартреля уже появлялось в газетах несколько лет назад. Ты проверял, по какому поводу?
— Нет. Наши эксперты знают его по официальным каталогам и по политическим выступлениям. Он всегда был глубоко в тени. Но в последние годы стал выдвигаться, потому что правительство сместило многих лидеров. Он стал ответственным за африканские и панамские инциденты. Больше о нем ничего нет.
— Придется еще немного покопаться в грязи, дружище.
— Ты что-то уже раскопал, Тайгер. Что это?
— Может быть... Я точно помню, что его имя уже появлялось в газетах.
Северн откинулся на спинку стула, посмотрел на меня и кивнул:
— Если так, то я это найду!
— Хорошо, посмотрим завтра вместе.
Принесли ужин, и мы принялись за еду. Уолли Гиббонс казался взволнованным. Когда его глаза встречались с моими, тут же опускал их в тарелку. Он был бродвейским репортером, писал статьи о музыкальных шоу и ревю. Его деятельность строго ограничена скандалами в сфере звезд, звездочек и жизнью полусвета.
В начале девятого мы простились, и когда я, усадив их в такси, отправился по Бродвею в контору Эрни Бентли, то чувствовал, что у меня на душе скребут кошки. Я знал, что застану Эрни, так как он уходил в работу с головой и время для него не имело значения.
Во время войны Эрни участвовал в Манхэттенском проекте, демобилизовался в сорок шестом и работал в химическом отделе крупной нефтяной компании до тех пор, пока Мартин Грейди не вспомнил о его изобретательских талантах. Хорошая зарплата и свобода действий сделали для него больше, чем правительственная поддержка. Если дело доходило до важных событий, подобных нынешнему, он оказывался единственным человеком, который мог с легкостью волшебника сотворить из воздуха все — начиная от документов и кончая новорожденным младенцем.
Но ничего особенного мне не требовалось. Среди хозяйства Мартина Грейди были два издательства, выпускающие популярные толстые журналы, и мне понадобилась журналистская карточка и кое-какие фотоигрушки.
Эрни хватило пяти минут, чтобы сделать карточку, вручить мне «лейку», другие вещи и взять с меня расписку.
X. Толбот стал теперь представителем четвертой власти — прессы.
— Настоящее дело, Тайгер? — только и спросил Эрни.
— Кто знает.
— Думал, что ты сегодня женишься.
— Я тоже так думал.
— Дай мне поразмыслить, голубчик, а то я начал одно исследование, и если...
— Это «Платон», Эрни. Ты автоматически подключаешься к операции.
Он протяжно свистнул:
— В последний раз подобное было три года назад. Кто теперь?
— Габен Мартрель — советский перебежчик.
— Думаю, с этим делом связано немало. Что известно сейчас?
— Почти ничего. Он еще не пришел в себя, и к тому же к нему нельзя подступиться. Мысленно твержу про себя его имя, и сдается мне, что я уже слышал его когда-то, но когда? Тем не менее он разведчик и его пока держат взаперти.
— Знаю, на Чёрч-стрит. Херби Бендер сказал, что ему известно только официальное сообщение правительства.
— Я знаю.
— Черт побери, — возмутился Эрни, — это тот самый Мартрель, который крутил любовь с лыжницей во время Олимпийских игр пятьдесят шестого года.
Я оторвался от разбора «лейки» и уставился на Эрни.
— Вот откуда я помню это имя! — воскликнул я. — У тебя феноменальная память!
— Ну, я же болельщик! Был там. Девочка что надо!
— Кто она такая?
— Это не по моей части. Я интересовался лыжами, а не любовью. Стар уже для такого рода игр.
— К счастью, не все на тебя похожи.
— Что?
— Ничего.
Я уже думал о личном деле Габена. На фото — высокий мужчина с редеющими волосами. На лице отпечаток многих лет учебы и преданности своей особой работе. Ему 52 года, холост, член партии с 1929 года, в годы войны занимал значительное, но официально не объявляемое положение в правительстве до тех пор, пока не стал одним из лидеров в стране. Он мог бы добиться еще большего, если бы продолжал действовать так же энергично.
Но он холост. А холостой мужчина — добыча для женщины. У Адамса явно был приступ гениальности, когда он подкинул мне эту идею.
Офисы службы безопасности располагались на верхнем этаже двадцатиэтажного здания на Чёрч-стрит, битком набитого небольшими и внешне незначительными правительственными учреждениями. Каждый вашингтонский департамент имел здесь свое отделение, и хотя служба безопасности главенствовала, любой офис был обозначен как сектор определенного подраздела. Все операции строго засекречены, но мы держались в курсе, поскольку деньги Мартина Грейди покупали нам информацию.